Понимаете, вот какая штука... – сказал Мазур. – С тех самых пор, как существуют наши подразделения, не было ни одного предателя. Ни единого.
– Причем тут предательство? Мы что, воюем, я имею в виду наши страны? Вы что, чему-то изменяете? Я запросил в разведке кое-какие подробности о ваших армейских порядках... Вы хоть завтра можете законнейшим образом выйти в отставку. И совершенно официально обратиться в наше посольство. Более того... Никоим образом не хочу вас уязвить, но я знаю, в пересчете на доллары, какую пенсию вам будут платить... Простите, в такие цифры не поверит ни один здравомыслящий человек, но ребята из внешней разведки уверяют, будто так и в самом деле обстоит... Если бы со мной так обошлась моя страна после двадцати с лишним лет службы, то, при всей моей любви к ней...
– Матерей не выбирают, – сказал Мазур.
– А если мать – неблагодарна, если она предает? Если, наконец, вы и так сделали для нее все, что только в человеческих силах, и теперь имеете право жить для себя? Страна не имеет права предавать своих офицеров, которые служили ей верно, на пределе сил. Если она это делает, не заслуживает права именоваться родиной. Я нас не понимаю, коммодор. Бывают ситуации, когда хранить верность – глупо. Простите, но так оно и есть.
– Возможно, – сказал Мазур. – Только... Я не могу. Есть вещи, через которые я просто не могу переступить. Вот и все, если без высоких слов, я их просто не умею говорить...
– Коммодор...
– Все, – сказал Мазур. – Простите, но не стоит дальше...
Нескончаемо долгий миг Мазур и Ольга смотрели друг другу в глаза золотоволосая фигурка на фоне леса, пронизанного косыми яркими лучами заходящего солнца, была прямой, как туго натянутая тетива. Слишком многое уходило с ней из его жизни, он понимал, что никогда больше ее не увидит, и не знал, как теперь жить с болью в сердце, но иначе поступить не мог. Не мог переступить через то, что не определяется словами. Вряд ли есть такие слова.
Их не бывает...
Немой разговор взглядами длился то ли век, то ли миг. Ольга резко повернулась – волосы вспыхнули золотистым пламенем, попав в солнечный луч,и скрылась меж деревьев, быстро пошла, почти побежала в ту сторону, где стояли вертолеты. Мазур понимал, что никогда больше ее не увидит, – любимую, эту. Такой пустоты в жизни не ощущал. Все было зря – и он сам тоже. Капитан Эчеверриа произнес негромко:
– Знаете, сначала я отнесся к вам несколько свысока, вы, должно быть, заметили. Вы мне отчего-то показались вяловатым и никчемным, стандартным шпиончиком с дипломатическим прикрытием. Теперь я отношусь к вам с нешуточным уважением, я видел, на что вы способны... но, простите, вы полный и законченный идиот.
– Я знаю, – сказал Мазур, чувствуя, как перехватывает горло, а в сердце по-прежнему сидит ледяная заноза, от которой никогда уже не избавиться. – Но на свете столько идиотов, что я нисколько не бросаюсь в глаза...
Кто-то неплохо нас изучил и просчитал, дорогой адмирал. Ты не пойдешь бродить по редакциям бульварных листков, да и я тоже. Не из врожденного благородства души и высокой морали, а оттого, что собака никогда не научится мяукать. Не будем мы мяукать, это не наше. Циники мы, а не бляди, верно?
– Пожалуй что, – кивнул Мазур. – В конце-то концов, мы все это взяли...
– А почему мы не должны были брать? Я себя не ставлю чересчур высоко, но, по моему глубокому убеждению, мы столько лет рвали в клочья всех, на кого указывал хозяин, нимало не заботясь о целости собственной шкуры, что уж на такие-то мелочи имеем право, verdad? Особенно когда сто раз видели, как навешивают и более крупные звезды, и более яркие ордена на всякую сволочь...
Такова моя нехитрая жизненная философия.
– Аналогично, – сказал Мазур.
"Советский" - это только период в истории страны-государства, а отнюдь не только идеология в данном случае...
Мазура, как героя, люблю и уважаю, но отчего-то его иногда очень жалко... 
